Константин Дмитриевич Бальмонт. Жизнь и творчество русского поэта

   Средь запустенья города немого,
   Что колыбелью был, а ныне склеп,
   Людей угасших сказанное слово,

   Обломок от крушения судеб, -
   Восстала Башня Голода, виденьем.
   Под ней тюрьма, чудовищный вертеп,

   Там мука сочеталась с преступленьем,
   Кто там живет, кошмары их полны
   И золотом, и кровью, и томленьем.

   И так они до смерти видят сны.
   Там высится тяжелая громада -
   Соборы, башни - ей затенены

   Лучи небес, воздушная услада,
   И каждый храм, и каждый пышный дом,
   От башни той, ее страшася взгляда,

   Как бы ушел - мир обнажен кругом:
   Как будто призрак, смутный и ужасный,
   Средь нежных женщин встал зловещим сном,

   И, сделавшись зеркальностию ясной,
   В себе их вид, их лики отражал,
   И слил в одно весь этот блеск прекрасный,

   Пока застывшим мрамором не стал.

Текст оригинала на английском языке

Amid the desolation of a city,
Which was the cradle, and is now the grave
Of an extinguished people,—so that Pity

Weeps o’er the shipwrecks of Oblivion’s wave,
There stands the Tower of Famine. It is built
Upon some prison-homes, whose dwellers rave

For bread, and gold, and blood: Pain, linked to Guilt,
Agitates the light flame of their hours,
Until its vital oil is spent or spilt.

There stands the pile, a tower amid the towers
And sacred domes; each marble-ribbed roof,
The brazen-gated temples, and the bowers

Of solitary wealth,--the tempest-proof
Pavilions of the dark Italian air,--
Are by its presence dimmed--they stand aloof,

And are withdrawn—so that the world is bare;
As if a spectre wrapped in shapeless terror
Amid a company of ladies fair

Should glide and glow, till it became a mirror
Of all their beauty, and their hair and hue,
The life of their sweet eyes, with all its error,
Should be absorbed, till they to marble grew. 

1820